Если оглянуться назад от этих актуальных, слишком актуальных наблюдений на тот долгий путь, который прошли современные формы субъектообразующих упражнений от их истоков в городском мистицизме, в мастерских художников и ремесленников, в студиях ученых и секретариатах раннего Возрождения до образовательных учреждений, художественных галерей, фитнес-центров и генно-инженерных лабораторий современности, то, помимо не поддающегося субсуммации обилия расходящихся линий развития, возникает общий проблематичный вывод. Безусловно, Новое время сдержало одно из своих обещаний: оно предоставило отшельничествующим этикам, населявшим тысячелетия между Гераклитом и Блезом Паскалем, Гаутамой Буддой и Тота Пури, возможность новой, земной непосредственности. Выполнив это обещание, оно одновременно отняло у людей то, что многие до этого момента считали самым лучшим в себе – возможность радикально отличаться от мира.

Нельзя отрицать, что Новое время сняло отчуждение между островками отколовшихся подвижников и беспутным миром верхоглядства и заново описало частично в патологических, частично политических, частично эстетических образах всю несоразмерность человека и бытия. Для первого случая оно предложило разные средства терапии, для второго – социальные реформы, а для третьего – обретение творчества. Нужно ли говорить, что эти основные направления совершенствования мира и себя являются одновременно и способами, которые помогли нам устранить большинство недоразумений, сосредоточенных в термине «религия»? Когда речь идет об исправлении диспропорции между человеком и миром, самыми мощными посредниками являются медицина, искусство и демократия (точнее: политика дружбы). А когда становится важным перенаправить энергию ухода от мира в добрую имманентность, полноценность этого мира дает достаточно света, чтобы затмить спецэффекты потустороннего.

Но независимо от того, пыталось ли Новое время приспособить человека к потребностям среды или среду к требованиям человека, оно всегда стремилось вернуть человека, в своем отпадении добровольно оторвавшегося от жизни, из «приюта самого себя» назад в «реальность». Оно амбициозно навязывало человеку одно единственное подданство, предоставляющее и отбирающее всё: бытие-в-мире. Оно привязывает нас к сообществу, которое больше не знает эмиграции. С тех пор, как мы живем в нем, у всех нас одинаковый паспорт, выданный Соединенными Штатами Обычности. Гарантированы все права человека, кроме права покинуть фактичность. Вот почему медитативные анклавы со временем исчезают из поля зрения, коммунальные содружества не от мира сего растворяются. Целительные пустыни испаряются, монастыри пустеют, место монахов заступают отдыхающие, побег от мира заменяется каникулами. Полусвет релаксации придает раю и нирване эмпирический смысл.