Последствия этого разворота столь же непредсказуемы, как и общая картина грядущей эпохи, которую, какой бы она ни оказалась, можно назвать лишь эпохой “после”. И всё же одно наблюдение очевидно: новое обмирщение самоустранившегося субъекта не оправдало ожидания, что отказ от воображаемого блаженства непосредственно способствует физическому или реальному счастью. Причина этого просматривается в хайдеггеровском описании здесь-бытия, встроенного обратно в мирскую ситуацию. Ценой новой переориентации мышления на позиции бытия-в-мире неизбежно оказывается – потеря дистанции. Ее главный симптом – впадение человека в заботу и его проседание в переживаемую ситуацию. Тот, кто из “субъекта” снова делает “здесь-бытие”, заменяет уединенное на приобщенное, собранное на рассеянное, увековеченное на напрасное, искупленное на неспасенное. То, что Хайдеггер называет заботой, это цена, которую человек платит миру, будучи не в состоянии изолировать себя от его проникновения. Берег, на котором хотел закрепиться наблюдатель, оказывается вовсе не спасительным. Фактическое существование “всегда уже и растворилось в озаботившем мире”. В какой бы форме оно ни пыталось отгородиться и изолироваться – как атман ли, как ноэтическая душа, как homo interior, как обитатель внутренней цитадели, искра души, глубинный субъект, наличное Я, личность, пересечение архетипов, парящая точка иронии, критик контекста введения в заблуждение и наблюдатель наблюдателей – на самом деле, оно всегда уже из-за своего основополагающего бытия-вне-себя было обречено на заботу – только боги, и еще глупцы, беззаботны сами по себе. Здесь-бытие изначально колонизировано житейскостью. Поскольку оно всегда было растворено в заботе, ему приходится составлять списки приоритетов и отрабатывать их, как свою внутреннюю цель. Попытки дистанцироваться всегда остаются лишь вторичными модификациями всё упреждающей самоотдачи. Внешние вещи, которые, по словам Марка Аврелия, сами по себе стоят за нашими дверьми, на самом деле захватили дом. Предполагаемый хозяин дома охвачен этими гостями, и ему сильно повезет, если они оставят ему укромный уголок.

Итак,  есть все основания полагать, что после трех тысячелетий духовного бегства человеческое существование снова вернулось в точку, где начинались отпадения, в результате оказавшись лишь ненамного мудрее, чем прежде, и уж точно вряд ли менее дезориентированным. Это впечатление и верно, и неверно одновременно – верно, поскольку очарованный потусторонним азарт сверхреальных восхождений не выдержал испытания ни временем, ни анализом, а неверно, поскольку методические сокровищницы упражнений в новейшее время хоть и мало посещаемы, но заполнены сверх всякой меры.

Настало время переосмыслить все те формы упражняющейся жизни, которые не перестают высвобождать целительные энергии, даже если гиперболизации вплоть до метафизических революций, в которые они поначалу были интегрированы, обратились в ничто. Старые формы следует проверить на их пригодность к повторному использованию для изобретения новых. И пусть начнется еще один цикл отпадений, чтобы снова вывести людей – если не из мира, то хотя бы из тупости, уныния, упрямства, но прежде всего из банальности, которая, по словам Исаака Бабеля, есть контрреволюция.