Повторная секуляризация аскетически уединившегося субъекта (и ошибочно возведенного в субстанцию) является, без сомнения, одной из тенденций Нового времени, которая заслуживает всяческого философского внимания. Ведь с нее берет начало трансформация, к которой следует относиться со всей симпатией, поскольку она обещала ни больше ни меньше как примирение человека и мира после эры радикального отчуждения. “Эпоха примирения” сделала актуальным вопрос о снятии древнейших оппозиций – дух и жизнь вновь обретали друг друга, этика и повседневность объединяли свои усилия. В течение тысячелетий индивиды, решившиеся на отпадение, разделяли весь мир на внутреннее и внешнее, на своё и не своё – теперь им предстояло снова влиться в среду многомерного целого и там, где каждый из них оказался, открыть в себе “дитя земное посредине”, если снова воспользоваться жизнерадостным самоописанием Гете. Когда эпоха Просвещения продвигала развенчание метафизики, это происходило не в последнюю очередь с намерением освободить людей, идеологизированных потусторонним, от пафосности их внемирных фикций. Критики религиозной иллюзии были уверены в своей правоте, поскольку были убеждены, что человечество в своей отчужденности может дорасти до истинного счастья, лишь отказавшись от счастья воображаемого.
Взятые вместе, эти устремления образуют комплекс форм упражняющейся жизни, контуры которой я изложил в части под названием “Подвижничество людей модерна”. Их ключевыми персонажами были технические, художественные, дискурсивные виртуозы, которые в развернутых тренировочных циклах умели создавать сами себя – в виде миров в мире, микрокосмов, “личностей”. Передовые, стилизованные, документально зафиксированные индивиды были в полной уверенности, что в их груди живет огромный мир. Все они еще пользовались преимуществами метафизического перестрахования, которое обращение в мирскую жизнь выводило в плюс на счету их набавленного и сохраненного Я. Опыт для них был синонимом развития. Они еще могли наслаждаться великолепной изоляцией, которую в душевном и в духовном гарантировало отделённому субъекту казавшееся неотъемлемым право уроженца – оттуда-то они и организовывали свои экспедиции в неведомое, конкистадоры и тонкие натуры одновременно. К ним было обращено пронунциаменто Гете: «Всему наперекор вовек сохранен / Живой чекан, природой отчеканен».
Остальное рассказывается быстро, потому что рассказу не поддается. Радикализировавшееся Просвещение XX века взломало резервации «личностей», привитых потусторонним или gestalthaft. Вместе с замкнутой самой на себя душой оно изгнало и ее даймона, жутковатого спутника, у которого Гете позаимствовал уверенность в том, что каждая индивидуальная жизнь следует своему внутреннему прототипу, “течет по руслу к прирожденной цели”. И это изгнание тоже поначалу происходило ради внутримирового блаженства, вполне требовавшего жертв из числа иллюзий. Однозначно исчезнуть должен был приоритет души, которая оказалась тюрьмой тела.