Дамы и господа!

Есть высказывание, которое, по преданию, восходит к греческому философу Эпикуру и смысл которого можно передать так: “Когда обращаешься к людям, имей в виду, что и краткая речь и длинная сводятся к одному и тому же.” Я иногда цитирую это наблюдение в начале доклада, чтобы объявить публике, в результате охваченной легкой паникой, что на этот раз ей следует приготовиться к длинному варианту, который без каких-либо потерь может занять место короткого. Вот так и сегодня.

Чтобы Вы смогли заранее обозреть, что Вас ожидает в ближайший час - при том, что час здесь, в Тюбингене, по сообщениям знатоков, длится несколько дольше, чем 60 минут стандартного времени - я хотел бы сделать то, что иногда в начале своих декламаций практиковали сказители прежних эпох. Я анонсирую пункт за пунктом содержание того, что, как я предполагаю, Вас здесь ожидает, и оглашу максимально детально, что, согласно планам на настоящий момент, Вам предстоит услышать. Ненужная напряженность таким образом с самого начала будет устранена, а Вы, зная о начале, середине и конце замысла докладчика, сможете свободно и непринужденно следовать за его рассуждениями. Я разделил свои размышления на четыре части - кстати, основываясь на этом, вы можете убедиться, что я обращаюсь к вам не как представитель богословского цеха. Богословы, как вы знаете, распределяют свои мысли охотнее всего на три части, поскольку  они любят перенести себя во внутренний мир Бога, где главную роль играет число “три”, или иногда на “семь”, если в своем выступлении они повторяют Творца, или на “десять”, когда уподобляются автору Скрижалей Завета. Наоборот, я хотел бы сегодня исходить из классической философской четырехсложности, в основе которой лежит предположение, что для того, чтобы выразить истину, нужно уметь считать до четырех.  Другими словами, сначала в подготовительных целях я буду говорить о науке как упражняющейся антропотехнике в целом, наметив саму суть дела и ее исторический контур. В этой связи я хочу напомнить две основополагающие фигуры философского мышления - Эдмунда Гуссерля, олицетворяющего собой начало современной философии как точной теории, и Сократа, с появлением которого почти 2500 лет назад начинается античный поиск истины и мудрости, остающийся по сегодняший день источником заразительного феномена под названием “философия”. Во второй части я буду говорить - по-прежнему скорее подготовительно, чем непосредственно по сути - о множественной обусловленности человека, способного к эпохэ́. (Прошу потерпеть до того момента, когда у меня будет возможность объяснить этот, вероятно, неясный термин). О нем я пока хотел бы сказать лишь то, что в нем содержится попытка толкования эволюционно столь невероятного, а эмпирически столь масштабного феномена как bios theoretikós1 в его многочисленных проявлениях. Вследствие его появления человеческие сообщества более чем два с половиной тысячелетия лишены морального покоя и когнитивно продвигаются вперед - одного этого достаточно, чтобы выяснить условия возможности теоретической позиции.  В третьей части я перейду к сути сегодняшней темы и займусь тем, как формируется или порождает самого себя незаинтересованный человек. А это потребует от меня остановиться на известных с античности учениях об эпистемологически мнимой смерти знающего - разумеется, со всей краткостью. Здесь необходимо будет показать, почему представление, согласно которому мыслящий человек - это своего рода мертвец на побывке, неразрывно связано со старой европейской культурой рациональности, особенно с классической, вдохновленной Платоном философией.