На четвертое место я ставлю подрыв западной культуры рациональности посредством феноменологического анализа, который перенес всяческую теорию на дотеоретическую почву "настроения". Здесь прежде всего следует вспомнить Мартина Хайдеггера. Без всякого сомнения этот мыслитель принадлежит к тому движению, которое берет свое начало с трех вышеупомянутых покушений на чистую теорию. Регулярно предъявляемые Хайдеггеру обвинения во врéменной близости к "национал- социалистической революции" 1933 года могут быть правильно оценены только в том случае, если их рассматривать внедренными в контекст разрыва новейшей мысли с традицией созерцательной рациональности, к которой Хайдеггер после своего падения хотел вернуться с повинной. Его случай создает представление об опасностях милитантности, которая соблазнила многих мыслителей современности объявить себя органом "революции", "истории" или "события". До тех пор, пока у нас нет глубоко высвечивающей критики "внедренного" разума, даже самые тщательные исследования бесспорного падения Хайдеггера имеют лишь ограниченную ценность. Чаще всего они больше говорят об убеждениях обвинителей, чем о мотивах обвиняемого.
На пятом месте я хотел бы упомянуть о пошатнувшейся вере в отстраненное знание в современных естественных науках, вызванной, в частности, событиями в Хиросиме и Нагасаки. После двух ядерных апокалипсисов августа 1945 года до тех пор бесспорно высшая дисциплина естественных наук - физика - утратила свою невинность и вновь оказалась в гуще титанических сражений. Из этого следствия физик-философ Карл Фридрих фон Вайцзеккер, участвовавший в разработке нереализованной "немецкой бомбы", вывел формулу "наука-и-ответственность", непреложную на все будущие времена. Этим он не только сформулировал этико-эпистемологическую максиму для естественных наук в технической цивилизации, но и предложил принципы рассмотрения неисчерпаемой интеллектуальной задачи по новому определению конфигурации научной эзотерики и политической экзотерики.
На шестом месте я хотел бы отметить подрыв философского системного мышления и научного мировоззрения со стороны экзистенциализма. Этот процесс также отсылает к первой половине XIX века - его первичная сцена произошла, когда Кьеркегор выдвинул против Гегеля возражение, что последний при построении своей системы забыл о реально существующем индивиде. Этот подход достиг кульминации в середине XX века, когда Жан-Поль Сартр, вдохновленный феноменологией Гуссерля и Хайдеггера, представил свою оказавшую широкое воздействие доктрину вовлеченного существования. Она относится к комплексному подрыву созерцательного разума воинствующими настроениями - с той специфической разницей, что ангажированные в режиме Сартра не ссылаются на мандат "истории" или "революции", а полагаются исключительно на глубинный экзистенциальный выбор. Как известно, Сартр (до своего умышленного самоизмельчения в попытках подольститься к марксистской социологии) определял сущность человека как излишек негативности, которая проявляет себя, постоянно вырываясь из фактического и предыдущего. Театральная метафора "ангажемента" показывает, как в XX веке даже фундаментальное учение о человеческой свободе использовалась для того, чтобы помочь разрушить созерцание.
На седьмом месте я называю инфильтрацию академического дискурса со стороны социологии знания. Она разоблачила иллюзорность объективной теории, продемонстрировав строгую привязку всех общепринятых дискурсов
к моделям академического успеха и к языковым играм влиятельного большинства. Макс Шелер в начале 20 века первым сделал впечатляющий вывод из этих исследований, когда в своих работах по социологии знания выявил нерасторжимую привязанность результатов познания к интересам. А именно, выделяемые им три основных типа знания: образовательное знание, душеспасительное знание, подчиняющее знание, соответствуют трем антропологически выводимым основным комплексам интересов в образовании, спасении души и владычестве. С помощью безобидного на первый взгляд слова "интерес" - с XVII века ставшего мирским эвфемизмом для “страстей” - катастрофа чистой теории была предрешена. Это заставило даже самые утонченные формы познания вернуться на сцену жизни, чтобы занять определенную позицию. При этом следует упомянуть две концепции и два имени, которые до сих пор на устах у всего научного сообщества - теория парадигм, разработанная Томасом С. Куном, и теория дискурса, развернутая Мишелем Фуко. Пока остается неясным, следует ли воспринимать эти зондирования как этнологическое исследование теоретического поля вне оценочных характеристик или как критические разоблачения дискурсивного конформизма.