Термин «поздний Ренессанс», которым я предложил характеризовать культ спорта – феномен, проявившийся после 1900 года и до сих пор плохо понятый, – оказывается полезным, когда речь заходит о датировке вторжения Ницше в дискурсы Просвещения в период превращения последнего в модернизм. На самом деле любая попытка понять Ницше должна начинаться с размышлений о датировке Ницше. В случае с этим мыслителем недостаточно взглянуть на даты его рождения и смерти, чтобы понять, когда он жил и мыслил. К исключительности этого автора относится среди прочего то, что его нельзя охарактеризовать как дитя своего времени. Конечно, в его творчестве легко указать на то, что было для его времени типичным. Нетрудно показать, каким образом он как художник совершает переход от романтизма, угасающего в бидермейере, к модернизму с позднеромантическим налетом, как публицист – скачок от вагнерианства к пророческому элитаризму, как мыслитель – смену позиции от символического, позднего идеализма к перспективистскому натурализму, а обращаясь к именам: от Шопенгауэра к Дарвину. Если бы значимым в Ницше было лишь то, что отдавало дань эпохе, то рецепция его творчества прекратилась бы самое позднее к 1914 году – тому поворотному пункту, с которого у новейшего человека появились непоправимо иные заботы; уже в 1927 году Хайдеггер возвел «иные заботы» в ранг заботы вообще, Заботы без разговоров.
На самом же деле, импульсы Ницше только начали раскрываться в эпоху «иных забот» и конца этой работе раскрытия не наблюдается. Автор «Генеалогии морали» в философском плане является самым внимательным современником тех процессов, которые охватываются введенным выше термином «соматический или атлетический ренессанс». Для того чтобы получить адекватное представление об их направленности и динамике, неминуемо следует перечитать его сочинения об искусстве жить, причем на основании сильных реальных мотивов напрашивается вопрос об истинной датировке интеллектуального существования Ницше.
В том, что он сам порой ощущал себя человеком Возрождения, попавшим не в ту эпоху, ему можно поверить без дальнейших уточнений. В нашем контексте важно не чувство родственности прошедшей эпохи или ностальгия по исчезнувшему Золотому веку искусства и бесцеремонности. Гораздо более решающим является тот факт, что Ницше сам был актером реального процесса Возрождения, которое он не смог идентифицировать как таковое, вероятно, только потому, что его представление о Ренессансе еще слишком оставалось в плену истории искусства. Не случайно молодой Ницше – один из самых интенсивных читателей «Культуры Возрождения в Италии» Якоба Буркхардта (1860), шедевра, описывающего морфологию эпохи, в котором историк в одной панораме соединил временной период из нескольких столетий. Остановившись перед этой огромной картиной, реципиенту конца XIX века не оставалось ничего иного, как тосковать по прошедшим временам и мысленно помещать самого себя в подходящую часть общего полотна. Все говорит о том, что Ницше был не чужд подобных упражнений. Он мог бы, например, перенестись в военный лагерь Каструччо Кастракани, чтобы в непосредственной близости ощутить героический витализм, мог бы отправиться на прогулку по Лунготевере, исполненный мечтательного намерения стать Чезаре Борджиа от философии.