Чтобы сказать правду, нужно дойти до самого конца - это убеждение непрерывной нитью повсюду вплетено в произведениях Гегеля.

С его помощью Гегель довел основной мотив Платоновой гносеологии до монументальной высоты: познавать значит припоминать; постичь значит реконструировать. Мыслитель, систему которого не без веских оснований называли завершением европейской или христианско-платонической метафизики, по своей сути сам есть метафизик завершенности. По Гегелю, мыслить философски значит собрать жатву сущего и отнести домой; но по сути дома оказывается лишь то, что может освоиться в целом: дух. У Гегеля этот дух не спешит; у него есть история и он делает историю; по черепам и ступеням он вступает в последний домашний круг, к себе самому; вино истины получают из позднего сбора. Поэтому типичное для Гегеля время - осень и вечер, его любимая логическая фигура - заключение, его глубинный цвет - сумрачно-серый. Под его взглядом любая местность становится Западом, а любой вид - последней сценой. Терминальное знание возникает в поздний час, когда понятие отрывается от опыта, чтобы в отчетности встать на сторону вечности. Жизнь прожить - и больше ничего. Доброй окажется прожитая до конца жизнь, если прожитость жизни тождественна прибытию духа к полному освоению самого себя. Такое стремление вступить в полноту говорит о том, что и духу Гегеля, при всей новообретенной открытости становлению, хочется времени после конца времен.  Если становление означает школу, то она должна привести к окончанию; если это процесс, то в нем не может не быть момента суждения. В этом смысле Гегель - мыслитель зрелости; его Феноменология, как и его Энциклопедия, представляют программы для разума, который должен пройти определенный курс обучения. Только во имя зрелости можно привести к одному знаменателю исторический и метафизический смыслы. Если дух пускается на свою экспансию во времени, то только для того, чтобы за него созреть до конца времен и послевременья. Наша привязанность к кратковременному должна пройти, пока всё не превратится в прах и знание. С Гегелем становится очевидной тайна классической философии, что метафизически мыслить всегда уже означало мыслить завершениями. Гегель обладал смелостью на вопрос о сроках завершения ответить рекурсивно; по его данным: сейчас. За счет диалектики грандиозность становится методом. Гегель считал, что с помощью своей системы он мыслью проник во вневременное сердце времени. Дух, говорящий через его творчество, нашел основание для тезиса “мое время пришло”; мировой процесс задокументирован в его целом;  сегодня следует завершить то, что я начал когда-то, взойдя на Востоке.   Где была страсть, там стал архив. Всё предшествующее мышление, мыслимое от позднего гегелевского Сейчас, предстает подготовительным и продолжающим, чтобы дать возможность духу аттестовать самого себя как абсолют. Когда наступает момент завершения знания, он разделяет времена на “раньше” и “сейчас и всегда”. Способность-быть-сейчас есть функция от Быть-на-исходе. Но там, где благодаря Гегелю метафизика выражает себя в такой наполненности, она созрела и для дознания со стороны духов противоречия: Могут ли всего лишь люди, могут ли конечные интеллекты сколько-нибудь значительным образом быть на исходе? Могут ли они по причинам, которые были бы не просто преувеличенными претензиями, утверждать о себе, что они свидетельствуют и воплощают собой конец? Очарование и ужас метафизики гегелевского типа состоит в том, что у нее есть силы ответить и на эти вопросы категорическим “да”. Это “да” разделяет всю совокупность смертных на соучастников и неучастников завершения; это разделение человечества можно в значительной мере отождествить с разделением на индивидуумов, которые понимают Гегеля, и тех, кому это не удается. Гегель и его сторонники, следовательно, были бы теми, кто принимает участие в завершении знания. Они были бы конечными опорными пунктами проникнувшей саму себя бесконечности, укрытой в бесконечном конце истории.