Новый дух времени: эксперимент с человеком S.495

На путь, ведущий в эпоху производства, кульминацией которого является производство самого производителя, ступили задолго до XX века. Всякий раз, когда удавалось сделать новый шаг вперед, современникам с большой помпой сообщалось, что человек становится "доступным" самому себе. Похоже, что действенный центр актуальности нового времени состоял в непрерывающихся отчетах о том, каким образом растет радиус, в котором человек располагает собой и себе подобными. Такие новости – за вычетом ступени полного отторжения ввиду их жутковатости – всегда вызывали к жизни страсти утверждения и отрицания, и даже апокалиптический рокот, когда с этого фронта приходили сообщения о действительно новых вещах, как, например, недавно, около 2000 года, когда предстояла скорая расшифровка человеческого генома. Tempus est, писал в лето Господне 1639 Коменский огненными буквами на стене: "Время пришло" – эта формула и сегодня используется при составлении повестки для футуризированного мира. Самым безотлагательным пунктом в ней является систематическое изготовление людей, которые удовлетворяют самым высоким требованиям к человекообразности – речь о 17 веке в Европе, когда в духе времени назревают новейшие прорывы, хотя само выражение “дух времени” войдет в действующий вокабуляр только около 1800 года. “Человекообразность” тогда еще в полном объеме означала “богоподобие”. В глазах вдохновенного теолога-реформатора оно включает в себя всестороннюю начитанность в трех основных книгах бытия, запечатленных в природе, человеческой душе и Святом Писании. Человечество следует вывести в серийное производство, чтобы заселить каждый участок земли на этом континенте, а затем и на всей планете индивидуумами на высоте человеческих возможностей. Терпение по отношению к выявленным недостаткам исчерпано: человеку нужно перестать быть плодом моральной случайности. Мы, нетерпеливые ваятели себя и человека технической эры, больше не хотим и не будем ждать, когда вдруг какой-нибудь индивидуум соблаговолит порвать со своим обычным существованием и создать посредством метанойи, аскетизма и учебы свою вторую, превосходящую, идеальную жизнь. В будущем на высоких шпалерах в человеческих садах барочного государства юные создания будут вырастать хорошо воспитанными экземплярами своего вида.

Новые педагоги считают, что знают, как в будущем преодолеть случайное пресыщение отдельного человека своей прежней жизнью: вся система формирования личности будет иметь полностью метаноэтическое направление, более того, сам порядок "педагогической провинции" свидетельствует о стремлении предупредить позднее раскаяние единиц путем раннего воспитания всех. Эта "антропогогика" выдает наивный перфекционизм, энтузиазмом которого еще будет питаться Просвещение в дальнейшем. В нем дисциплина согласовывается со стремлением к совершенству, обязанность – со свободным расположением, учеба – с внутренней полнотой. И только во вторую очередь следует подумать о необходимости противостоять дикому росту человеческой натуры средствами надзора и наказания.

Настало время исправить недоразумение, установившееся не без помощи Фуко: Не в тюрьмах и не в местах репрессивного надзора, а часто в строгих школах и высших учебных заведениях Нового времени, наряду с мастерскими ремесленников и студиями художников, практикуется важнейшая человеко-коррекция современности, а именно формирование молодежи в соответствии со стандартами христианско- гуманистической дисциплины. Настоящей целью вступления в эпоху искусств и технологий является взращивание новых поколений виртуозов. Конечно, на "гетеротопическом" фоне, населенном толпами "низких людей" (они неизбежно образуют масштабную группу в эпоху абсолютистской демографической политики), дисциплинарный императив показывает свое второе лицо – именно о нем должен помнить тот, кто предполагает вывести "рождение тюрьмы" из духа обязательного надзора за лишними. Однако было бы абсурдно привязывать понятие дисциплинирования в целом к пенитенциарным, репрессивным и госнадзорным смыслам, которые Фуко с намеренным преувеличением подчеркивал в работах своего среднего периода.

Тот, кто хочет познакомиться с производством нового человека на всех его стадиях, должен направить свои радары, как минимум, на XVII век, а то и на водоворот Реформации и далее к ее прелюдиям в позднесредневековом мистицизме. Даже те, кто, подобно молодому Горькому, явно под влиянием Ницше, хотел писать "человека с большой буквы", присоединились, фактически по незнанию, к традиции, истоки которой можно наблюдать на новобранцах Христа в скитах египетской пустыни, а также в Павловых общинах Греции и Малой Азии, тех пневматологических агрегациях, где Святой Дух, поддерживаемый упражнениями в распятии плоти, должен был способствовать возникновению "нового творения”. 

Уже первые христиане стали превращать всю свою жизнь в эксперимент, чтобы уподобиться Богочеловеку: nos autem in experimentis volvimur, пишет Августин в своей "Исповеди", - “только Бог всегда остается самим собой, а мы переходим от испытания к испытанию". К аскетическому экспериментаторству древних человек Нового времени добавил технический и художественный, наконец, политический экспериментализм. Он на полном серьезе взялся переписать текст Ситуации человека – частично с помощью обновленных христианских гуманистических процедур, частично в соответствии с установками постхристианских и постгуманистических концепций существования. Эссе и эксперимент – это не просто литературные и научные техники, они определяют стиль существования человека в Новое время в целом, а после 1789 года также и большой политики, национальной и глобальной экономики. Экспериментатор – это тот, кто не мешает никакому результату, поскольку он по сути своей убежден в том, что новое всегда право. Нет нужды подчеркивать, что американский президент Теодор Рузвельт, призывавший в 1899 году к Великому делу, вдохновляющему человечество, следовал той же традиции, поменяв всемирную христианскую миссию на цивилизационное   миссионерство.