Беспокойство Нового времени 3

Поворот к Большему начался уже за несколько веков до того, как Коменский, свидетель потрясений Тридцатилетней войны, которые воспринимались эсхатологически, начал свою кампанию все-воспитания (Pampaedeia). В человеческом парке начала Нового времени в результате Великой эпидемии чумы 1348 года стало набирать обороты некое беспокойство, которое больше так и не удалось утихомирить. Об истоках этого нового всемирного духа времени было высказано много предположений. Найти его пытались в мистике городов северо-западной Европы или в ранне-капиталистической экономике; его связывали как с появлением механических колесных часов, так и с венецианской двойной записью, которую Лука Пачоли, францисканский священник, пропагандировал в своей книге по арифметике 1494 года, которую читала вся Европа. Вызвали к жизни «фаустовскую» душу для того, чтобы современной неугомонности присочинить метафизический источник, а доктора Фауста, мастера на все руки и "широко известного чернокнижника", заложившего свою душу в целях эффективизации себялюбия, в свою очередь объявили олицетворением кредита, той «пятой сущности», которая вселяется в добросовестных заемщиков и заставляет их двигаться по неуклонно расходящимся траекториям на суше и на море. Кроме того, беспокойство Нового времени связывают с шоком от расширившегося пространства, вызванного трансатлантическим мореплаванием и открытием Нового Света, как будто глобальная мобильность плавучих капиталов на океанах проникла в ощущение жизни в самых затерянных городах на материке. "Главный факт современности заключается не в том, что Земля вращается вокруг Солнца, а в том, что вокруг Земли вращаются деньги."

В дальнейшем будет показано, что специфическое для Нового времени беспокойство в области образования человека, которое в своих самых современных проявлениях всё еще, и даже более чем когда-либо, нам присуще, восходит прежде всего к эндогенным источникам, то есть в данном контексте к источникам, значимым в истории упражнений или аскетологии. Если окинуть взором программы и мастерские упражняющейся жизни в предсовременном мире, то становится понятным: младогегельянское и марксистское осознание, что "человек производит человека", может быть понято со всей отчетливостью только тогда, когда за словом "производить", которое было односторонне заимствовано из мира труда и промышленных процедур Нового времени, будет обнаружена вселенная упражняющегося поведения, тренировок и рутин сознательного и бессознательного поддержания себя в форме, к которой, по иронии судьбы, следует отнести также и потерю формы вследствие неграмотных тренировок или упражнений в бездействии. Вероятно, эту оговорку будет легче сделать по отношению к спортсменам и монахам, чем к крестьянам, фабричным рабочим и подручным. И все же, даже в самых кондовых видах труда можно распознать одну из многочисленных масок упражняющейся жизни. Тот, кто приподнимет ее, тотчас распознает мистификации производственной эпохи и убедится в вездесущности упражняющегося момента посреди любых феноменов труда. Тогда можно будет в мельчайших деталях продемонстрировать, как работающие моделируют себя посредством регулярно повторяющихся действий. Необходимо понять, почему и в результате каких обратных реакций на собственное существование человек может реально считаться производителем человека.