Метод, разработанный Чораном для своих анти-реколлекций, основан на возведении праздности в форму упражнения экзистенциального бунта. То, что он называет «бездельем», на самом деле является сознательным и не скованным никакой структурированной работой дрейфом по состояниям маниакально-депрессивного спектра – метод, предвосхищающий позднейшее превознесение dérive, скольжения по дню, ситуационистами 1950-х годов. Сознательная жизнь в дрейфе тождественна тренировке по усилению ощущения дисконтинуальности, к которой Чиоран был предрасположен в силу своей переменчивости. Усиливающий эффект кроме того наращивается догматически посредством агрессивного тезиса, согласно которому континуальность есть «бредовая идея» (вполне хватило бы назвать ее конструктом). Теперь существование означает: чувствовать себя некомфортно в каждом новом моменте настоящего.

Точечности самонаблюдения Чорана, колеблющегося между моментами сжатия и рассеивания, соответствует литературная форма афоризма и публицистический жанр собрания афоризмов. Автор уже на раннем этапе создает относительно простую и стабильную сетку из шести или восьми тем, с помощью которой он прочесывает свои состояния в дрейфе, чтобы всякий раз от момента переживания перейти к соответствующему тематическому узлу. Постепенно темы – подобно субличностям или работающим параллельно редакциям – обретают собственную жизнь, благодаря которой они сами продолжают развивать себя, не дожидаясь повода в событии. «Автор» Чоран – всего лишь главный редактор, который оформляет продукцию из кабинетов своего издательства. Он составляет книги из того, что его внутренние сотрудники сдают ему в штатном режиме. На нерегулярных заседаниях они представляют материал – афоризмы из отдела богохульства, комментарии из лаборатории мизантропии, язвительные замечания из секции разочарования, заявления от пресс-службы цирка одиноких, тезисы из агентства по авантюрам над бездной и отравы из редакции поношения современной литературы. Только формулировка мысли о самоубийстве остается в компетенции главного редактора. Она включает в себя упражнение, от которого зависят все остальные серии повторений. Только она одна позволяет от кризиса к кризису восстановиться чувству уверенности в себе посреди безысходности – чувству, которое разлаженной жизни дает минимальную опору. Помимо того, заведующий каждого тематического отдела знает, чем заняты соседние редакции, так что они интенсивно цитируют друг друга и приводят в соответствие свои материалы. «Автор» Чоран придумывает только названия книг, которые указывают на их жанр – силлогизмы, проклятия, эпитафии, признания, жития святых, руководства по несостоятельности. Он также придумывает названия подразделов, которые подчиняются аналогичной логике. В повседневной жизни он гораздо меньше пишет, чем читает, и если в его жизни и было что-то, отдаленно напоминающее регулярную работу или формальные упражнения, то это было чтение и перечитывание книг, которые служили ему источником утешения и поводом для категорического возражения. Жизнь святой Терезы Авильской он прочитал пять раз в испанском оригинале. Множество прочитанного становится частью его анти-реколлекций и вместе с воспоминаниями о сказанном им самим образуют клубок взаимодействий n-й степени. 

Негативные реколлекции румынского «трехгрошового буддиста» – так он сам себя называет в «Горьких силлогизмах» – являются вехами в новейшей истории духовной работы. Их только необходимо эксплицировать как достоверные открытия – вне товарищества по основному настроению, которое до сих пор задавало тон в рецепции Чорана. Скептицизм, который приписывают автору сообразно с некоторыми из его собственных языковых игр, вовсе не «радикален», – он виртуозен, элегантен. То, чем занимается Чоран, может показаться монотонным, но это никогда не приводит к притуплению, присущему всем сортам радикализма. То, что он говорит и делает, служит для того, чтобы поднять его страдание на соответствующий ему уровень мастерства. Творчество Чорана кажется гораздо менее внутренне противоречивым, как только в его многочисленных парадоксах начинаешь замечать эмерджентно проступающий феномен упражнения – то есть, опять же, «один из самых распространённых и самых продолжительных фактов», правда, в непривычном склонении. Может быть, по своему характеру он и был «пассивно-агрессивным бастардом», как иной раз выражались групповые психотерапевты в семидесятые годы, но по своему духу он был человеком духовных упражнений, артистом, который даже лень превращал в выступление, отчаяние – в аполлинийскую дисциплину, самокапитуляцию – в этюд почти классического стиля.