Ставки сделаны немалые. Цель нашего предприятия ни больше ни меньше как введение альтернативного языка, а с языком и введение измененной перспективы на группу феноменов, для которых традиция обычно предлагала такие выражения, как „духовность«, „благочестие«, „мораль«, „этика« и „аскетизм«. Если этот маневр удастся, то привычное понятие религии, это злополучное пугало в исторической застройке современной Европы, в результате таких исследований окажется в крупном проигрыше. Безусловно, история идей с давних пор была приютом для ущербных понятий – и в конце предстоящего марша по отдельным позициям не только прояснится потерпевший неудачу дизайн самого концепта «Религия», которую по ее перекошенности превосходит только сверхпугало «Культура». А также станет понятно, почему в свете изменившегося адорационного режима столь же бессмысленно принимать и сторону негативного ханжества, которое в наших широтах вот уже два века известно под видом демонстративного атеизма – своего рода «шляпы Гесслера», перед которой элегантный интеллектуал охотно раскланивался всякий раз проходя мимо, заявляя при этом претензию на эпитет «интеллектуально безупречного» или, как вариант, «критического» или «автономного». Теперь задача состоит в том, чтобы повернуть всю площадку на 90 градусов, пока религиозный, духовный и этический материал не предстанет в новом многомерном ракурсе. 

Повторюсь: ставки высоки. Нам придется выступить против одной из самых масштабных псевдо-очевидностей в новейшей интеллектуальной истории: против свирепствующей в Европе лишь последние двести-триста лет веры в существование «религий», более того, против неподтвержденной веры в существование веры. Вера в данность «религии» – это тот элемент, который объединяет верующих и неверующих сегодня как и вчера. Она обладает неколебимостью, которая заставила бы позеленеть от зависти любого префекта Римской конгрегации по делам веры. Экуменизм недоразумений новые времена никак не затронули. Ни один сокрушитель религии не усомнился в самом ее существовании, как бы ни оспаривался каждый из ее догматов в отдельности. Ни разу отвержение не предъявляло отвергаемому вопрос, вправе ли оно вообще носить свое имя и устойчиво ли оно как таковое. Только потому, что со сравнительно недавнего времени существует привычка к фикции – она вошла в обиход только в XVII веке, – можно сегодня говорить о «возвращении религии»3. Именно несокрушимая вера в религию как постоянную и универсальную величину, которая может уходить и снова возвращаться, лежит в основе нынешней легенды. 

Если психоанализ основывался на теореме о возвращении подавленного, то анализ идей и поведения, представленный здесь, восходит к теореме о возвращении непонятого. Ротационные явления такого типа неизбежны, пока то, что было, исчезло и вновь возникает, недостаточно понято в своем своеобразии. В стремлении докопаться до сути дела можно только в том случае продвинуться вперед, если не утверждать или отвергать сам предмет, а начать с его более глубокой экспликации. Речь идет о проекте, который был инициирован авангардом исследователей XIX и начала XX века, хотя и с помощью средств, недостаточность которых давно стала очевидной, – я имею в виду таких авторов, как Фейербах, Конт, Дюркгейм и Вебер. Тем не менее, в их исследованиях так называемые религии постепенно обретали более определенные контуры как символически упорядоченные системы поведения, хотя тренировочный характер «религиозного» поведения и его обоснованность в аутопластических процедурах еще нигде не были адекватно сформулированы. Только поздний Ницше в своих диетологических размышлениях 1880-х годов – достаточно вспомнить соответствующие страницы его трактата-самораспятия Ecce homo – представил первые начала учения о жизненных упражнениях и общей аскетологии. Даже если они были неправильно истолкованы поверхностными читателями как отступление философии на аптекарский уровень4, те, кто изучает их с должным вниманием, могут обнаружить в них определяющие идеи всеобъемлющей теории упражняющегося существования.

Предлагаемый здесь перевод религиозных, духовных и этических фактов на язык общей теории упражнений и перенастройку на ее оптику следует понимать как просветительско-консервативное начинание – более того, как консервационное по сути. В его основе лежит двойной интерес сохранения: с одной стороны, оно признает непрерывность кумулятивной учебы, которую мы называем просвещением и которую мы, сегодняшние, несмотря на все слухи о недавно наступившей «постсекулярной» действительности, продолжаем вести в качестве учебного контекста нового времени, охватывающего уже четыре столетия. С другой стороны, оно перенимает нити, частично уходящие в тысячелетнее прошлое, которые связывают нас с ранними проявлениями человеческого знания об упражнении и одухотворении, при условии, что мы готовы эксплицитно увязать себя с ними.