В завершение я хотел бы остановиться на переосмыслении старых европейских преданий по поводу когнитивной схемы мнимой смерти в духе эстетического движения у Поля Валери, которого многие знатоки истории литературы считают величайшим французским поэтом 20-го века. Около 1894 года 23-летний на тот момент Валери во время своего пребывания в Монпелье начал собирать идеи к художественному образу, который должен был объединить все признаки полностью интеллектуализованного существования. Этот дерзновенный персонаж звался господином Тестом, что предполагало и “голову”, и “свидетеля”. Он служил автору в качестве подопытного характера в экспериментальном существовании, который полностью предоставлял себя во власть ясности. Ясность есть антивитальная максима, нацеленная на сдерживание жизни духом и таким образом приводящая к ее возвышению. Этот интеллектуальный манекен, созданный Валери, в равной мере был прототипом реально существующего человека без свойств, который нанес визит 20-му веку - от Роберта Музиля до Фернанда Пессоа и Макса Бензе. Начиная с того года, когда автор приступил к экспериментам с образом Господина Теста, он заводит привычку перманентного самоанализа, литературные следы которого открывают новый жанр интеллектуального дневника. Его Тетради, результат утренних размышлений в письменной форме на протяжение пятидесяти лет, представляют собой  без сомнения самое интенсивное свидетельство духовного существования, проведенного в постоянных реколлекциях, которое только знал ХХ век - 29 томов факсимильного издания Национального центра научных исследований в Париже, выходивших с 1957 по 1961, содержат более 26 тысяч страниц. Из них около трех тысяч составляют отредактированную самим Валери и разбитую по “темам” или узловым понятиям версию Тетрадей. 

Месье Тест являет собой искусственный образ, в котором платонизм сливается в идеальном синтезе с дендизмом. Лучше всего его суть, или точнее - его дизайн можно ухватить, несли представить себе, как Эдгар Аллан По описал бы образ Сократа, если бы ему выпала честь присутствовать при сцене смерти философа. Из-под его пера вышел бы некий монстр на стыке жизни и смерти, но на этот раз не в стиле месмерического рассказа ужасов, как в Случае с мистером Вальдемаром, а в духе логического артистизма. В этом романе экспериментальной философии всё вращалось бы вокруг воспринятого всерьез приоритета теории над жизнью и  отделения мыслящей души от ее биологического носителя. В версии По, Сократ превзошел бы платоновского Сократа прежде всего в одном пункте: мудрец разболтал бы подсказку об отделении интеллекта от телесной жизни не в самый последний день перед своей казнью. Он не стал бы дожидаться старческого возраста, чтобы раскрыть тайну своего modus vivendi. Сделав открытие о духе как анти-жизненном принципе, он привлек бы к этому открытию молодежь и самых способных. Он сделал бы ставку на то, чтобы возникали монстры-здоровяки, свидетельствующие о непатологическом превалировании чувства возможного над чувством реального. И они стали бы атлетами экзистенциального противопоказания, полными решимости противостоять искушению самореализацией. 

Вот именно это материализовалось в литературных упражнениях молодого Поля Валери. В образе Господина Теста внутренний наблюдатель приобрел такую силу, что его собственное существование должно было служить исходным материалом в его неумолимом сотворении теории. Тест - человек, буквально сломавший презумпцию жизни - но не по образу калеки-теоретика в теплице долгосрочных академических договоров, а в качестве логика-атлета, который ни от кого не скрывается и тем не менее заметен только тем немногим, кто догадывается о смысле его существования. Он существует, как начальник цеха в виртуальном Баухаузе идей. Сфера его деятельности находится на стыке точности и души. Если бы он когда-нибудь занялся работой по специальности, то ее можно было бы выполнять в Центре искусства и метапсихологии. Он сознает себя исключительно как блуждающую точку в пределах кривой производственных возможностей. Поэтому о нем говорится, что он “обитал в самом обобщенном интерьере”, его комната была “чистой и банальной”. В убранном или неубранном виде, она всегда служила ему простой площадкой логического эксперимента. В ней нет ничего, что указывало бы на жилище, если под жилищем понимать возникающий союз между помещением и его обитателем. Еще более жутковатым является факт того, что у Теста нет связи с самим собой и с историей своей жизни, на основании чего можно было бы сделать заключение о “личности” в тривиальном смысле слова. Поэтому рассказчик в “Вечере с господином Тестом” замечает: “У г-на Теста не было мнений. Я думаю, он мог возбуждаться по своему усмотрению.” “Говоря, он никогда не жестику­лировал, руки его, даже пальцы, оставались неподвиж­ны - он убил в себе марионетку. Он не улыбался, не говорил ни здравствуйте!, ни до свидания!, каза­лось, не слышал вопросов Как поживаете?” В “Тетрадях” около 1906 года находится параллель к этому месту: “Он слишком много знает, чтобы жить.”