И действительно, Платон, основывая в 387 году до н.э. “Академию”, имел перед глазами практический образ уединенной жизни, с которым он познакомился непосредственно до этого во время своего первого путешествия на Сицилию. В южной Италии, недалеко от Кротоны он познакомился с общиной теоретизирующих пустынников, которая вела свое начало от мудреца Пифагора, человека, про которого неизвестно, был ли он еще простым шаманом или уже математиком или одновременно и тем и другим. Вслед за своим мастером, к тому моменту уже более ста лет как мертвому, эти оригиналы отвернулись от городской общины, чтобы вести жизнь, посвященную изучению чисел и вегетарианству. Хоть эта информация и не гарантированная и легендарную составляющую в ней никто не отменял, из нее можно вывести указание на энергичное новое качество платонического ретрита. Де-факто Платон перенес уход из города обратно в сам город и обосновал этим жестом политико-топологическое различие, имевшее большие последствия для мировой истории. Говоря словами Мишеля Фуко, водворение Академии в город является гетеротопией. Это выражение обозначает выделенное место, включенное в нормальную, или “ортотопическую”, округу полиса, подчиняющееся однако только своим собственным законам, непонятным и даже чуждым городу. Ни в коем случае не следует считать Академию Утопией. Она не некое сооружение неизвестно где, которое так же бессмысленно искать, как страну Атлантиду. Она вполне конкретное место совсем недалеко от города, в пешей доступности от его стен, реально существующее “Где-то Там”, куда можно попасть, удовлетворив вступительным условиям, а именно: владея математическими знаниями и доброй волей учиться у “несокрытого” или “не-морочащего”. 

От этого гетеротопического сооружения, иного и в ином месте, происходят все институты с характерным “академическим отличием”. Таким образом, - позвольте мне это отступление - тут у нас есть все основания поклониться Платону, основателю высшей школы, а равно отдавая должное гению места - очаровательному образу Матильды Пфальцской, которая приложила руку и к основанию университета в Тюбингене в 1477 году, а за 20 лет до этого к основанию Фрайбургского университета, в котором с 1916 года до своего ухода на пенсию в марте 1928 года преподавал Гуссерль. Никто не сможет утверждать, что эти академические твердыни юго-западной Германии не выполнили своей миссии в вопросах ухода от мира и приюта для абсансов. 

Сильным критерием жизни в академическом epoché является этика миролюбия, в согласии с которой даже самый яростный спор между учеными и наступательно декларированными концепциями всегда должны оставаться в рамках теоретического мира. К академической жизни относится поэтому с самого начала специфическая практика миролюбия, которая издали опять же напоминает epoché Гуссерля, поскольку только в качестве места логического мира, где теория возможна как таковая, akademia до сегодняшнего дня сохраняет свое отличие от всех других форумов, арен, парламентов и редакций. Все вторжения немирных движений в стены высшей школы, несколько волн которых наблюдались в 20 веке, являются неприемлемыми, потому что они идут вразрез с основным законом академического пацифизма. А кроме того, следует проверить, не равнозначно ли вторжение экономизма в школы и высшие школы генерализованному незаконному вторжению в жилище - подозрение высказано, обвинение сформулировано. 

Дух представления о миролюбии, родственном академическому иренизму, вдохновляет определение Спинозы „Pax enim non privatio belli sed virtus est quae ex animi fortitudine oritur“: Мир не есть отсутствие войны, а (обретенная в упражнении) добродетель, происходящая из (утвержденной в упражнении) крепости мыслящей души.