Сегодня, однако, речь будет идти не о трудностях упражняющейся жизни, будь то в искусстве Нового времени или в атлетических и религиозных упражнениях-аскезах античности и Средних веков.

Сегодня наша тема: “Наука как упражнение” или в качестве альтернативы: “Наука как антропотехника”, причем последний термин играет здесь роль только в той мере, в какой он означает формирование человека посредством упражняющегося самовоздействия, и без учета рассуждений о возможных евгенических и генетических манипуляциях, как им в разной степени серьезности предавались многие, от Платона до Троцкого. Уже формулировка нашего подзаголовка выражает представление о том, что профессия, занимающаяся теорией, в определенном смысле сама должна восприниматься как аскеза, более того, как технология, с помощью которой агенты науки в этой своей функции приводят себя в форму. Под наукой, таким образом, понимается не только сумма ее результатов, но и совокупность ментальных и логических процедур, которые помогают ее питомцам совершить переход из бытового режима в теоретический. Кстати замечу, что в дальнейшем различия между наукой и философией я буду сводить к минимуму и рассматривать двух этих наследников старой европейской культуры рациональности без отрыва друг от друга как проявления теоретической жизни bios theoretikós, не останавливаясь на их особенностях и растущем взаимном отчуждении. 

История технологий, с помощью которых обычный человек, поначалу неизбежно почитатель идолов своего племени, трансформируется в человека, занимающегося теорией, насколько мне известно, никогда не была написана. Она существует в лучшем случае между строк истории находящихся в обращении идей. По сути она присутствует там, где речь идет об условиях, при которых происходит освоение научных методик, то есть чаще всего в педагогических и антропологических комментариях к методологиям. Тесная связь между упражнением и методом становится очевидной на примере длинного ряда пропедевтик, от вводных курсов для начинающих в наши дни до греческих и догреческих введений в основы теории. Понятно, что мы склонны проходить мимо феноменов этого рода, пока мы отдаем предпочтение фантомам истории идей, которая ориентируется на “основные проблемы” и “результаты”. Мы не осознаем их значимости, пока не поймем, что все “идеи”, теоремы и дискурсы растаяли бы, как письмена на воде, если бы они не были закреплены в непрерывности повторения, которую среди прочего гарантируют эпистемологические типы и дискурсивные навыки. К ним, еще до всякой науки, но подспудно ее уже предопределяя, относятся в первую очередь упражнения в письме и чтении, которыми заняты теоретизирующие люди и которые делают высокую культуру и письменную культуру почти синонимами.

Чтобы дать представление о протяженности исторического периода, на котором в нашем культурном контексте наблюдаются обозначенные феномены, я хотел бы представить здесь два свидетельства - одно относительно недавнее, начала 20-го века, которое знаменует собой вершину развития, актуального буквально до вчерашнего дня, и старое, отсылающее нас к тому часу, когда Платон, учредив афинскую Академию, заложил основу для философии и философских наук.  Я позволю себе начать наш сегодняшний экскурс с одного малоизвестного документа, который дает мне возможность представить нашу проблему почти с кристальной ясностью. Я процитирую некоторые пассажи из письма, которое Эдмунд Гуссерль, с 1903 года ординарный профессор философии университета Геттингена и ключевая фигура формирующегося начиная с 1900 года движения феноменологии, написал жившему в Родауне под Веной писателю Гуго фон Гофмансталю, начало письма датируется 12 января 1907 года. Он составил это философское послание, как Вы услышите, в надежде вовлечь автора, на 15 лет его младше, в качестве воображаемого союзника в свой теоретический проект или - выражаясь осторожнее - с целью издалека объединиться с ним, но разумеется, не в смысле конкретного сотрудничества, а для подтверждения некоего небесного товарищества между современниками, в известном смысле связанными весьма нетривиальной страстью по отношению к строго созерцательному миропониманию.