На выборах в Рейхстаг в июле 1932 года НСДАП набрала 37,3 % голосов и стала с большим отрывом самой многочисленной парламентской фракцией в Рейхстаге. Эта громогласная партия пользовалась большой популярностью среди новых инвалидов Первой мировой войны – их число в одной только Германии оценивается в 2,7 миллиона человек. Что касается лозунга «ломайте костыли», то Вюрц, вероятно, был прав: настроение того времени в Германии хотело только одного – чтобы люди могли жить без громоздких вспомогательных конструкций действовавшего социального обеспечения, как в малом, так и в большом и в высшем. Наступило время подвижности всех сортов. Вождем движения, способного сплотить людей, мог бы выступить только тот, кто убедительно пообещал бы разрушить господствующие системы препятствований. На горизонте забрезжило существование без костылей, которое стало руководством для всех, кто чувствовал себя обойденным, скованным и ущемленным данностью. Пробил час всякого рода народного анархизма.
С самого начала своего существования анархизм был философией «Без». Он хотел заставить свою аудиторию осознать, какое количество разных вспомогательных средств присутствует в современном порядке вещей, без которых можно обойтись, если только достаточно твердо верить в жизнь без властителей и властей: без государства (политический костыль), без капитализма (экономический костыль), без церкви (религиозный костыль), без жалящей совести (иудео-христианский костыль для души), без брака (костыль, на котором сквозь годы хромает сексуальность). А в контексте Веймарской республики это означало прежде всего: без Версальского договора, который оказался для немцев оковами, вызывающими только ярость. Кроме того, многие в то время хотели обойтись и без демократии: многочисленные современники видели в ней устройство для глумления над народом со стороны его же представителей – так почему бы популистам не попробовать поглумиться над народными представителями? Ломание костылей становилось ядром революционной политики – более того, импульсом отвечающей духу времени революционной онтологии. За пределами политики и повседневности родился призыв к восстанию против всего, что раздражает нас одним своим существованием. Уставшие от костылей люди хотели сбросить с себя ни больше ни меньше как ярмо реального. Всяческая политика превратилась в политику ради бунтующих инвалидов. Кто хотел собирать гнев против «данности» и «существующего», мог быть уверен, что большинство современников готовы во всех проявлениях институциональности распознать костыли, которые только и ждут, чтобы их сломали. XX век принадлежит народным фронтам против вспомогательных конструкций.
Конечно, НСДАП ни в какой момент не могла открыто выступать под знаком необходимого решения проблемы калек, хотя в существенных аспектах была в первую очередь воинственной позицией в вопросе о костылях и калеках. Партия разрешила противоречие, воплощением которого она была, включив в свою программу опасную тему «жизни, недостойной жизни»: этим жестом ей удалось радикально экстернализировать собственный исконный мотив. В противном случае вождям движения пришлось бы признать самих себя искалеченными лидерами калек, как это сделал в это же время дефектолог-инвалид Отто Перл. Им пришлось бы сообщить, на основании какой компетенции и каких полномочий именно они захотели стать во главе национальной революции: эмоциональный инвалид Гитлер, который в упоительные моменты жаждал обрести единение с немецким народом; Геббельс с искалеченной ногой, которого тянуло на скользкий лед светской жизни; наркозависимый Геринг, который в нацистском правлении чувствовал возможность большого праздника для себя и своих созависимых – каждому из них пришлось бы указать, в чем заключалась именно его борьба, его мечта и его великое «наперекор». Неуместность таких признаний очевидна, не говоря уже об их психологической маловероятности. «Движения» такого рода живут за счет того, что их перводвигатель остается в латентном состоянии. Политическая сфера тех лет, без всякого сомнения, была проникнута отголосками проблемы калек – не в последнюю очередь вследствие того, что в центр психополитического внимания широкой аудитории была выставлена инвалидность Вильгельма II в биографии, написанной Эмилем Людвигом в 1925 году. В общественном пространстве зазвучали вопросы об осмысленности существования при инвалидности, а также о совместимости инвалидности и власти. Следует ли допускать инвалидов к власти? Что такое вообще власть, если достичь ее могут инвалиды? Что происходит с нами, если инвалиды уже достигли ее? Казавшиеся заоблачными размышления Ницше 80-х годов предшествовавшего века в кратчайший срок проникли в плавильную печь политики. Ганс Вюрц смог умело придать позициям Ницше актуальное звучание, показав, как инвалидность, при условии правильной «школы», может обернуться неукротимой волей к жизненному успеху.
«Материал собран абсолютно беспристрастно», – говорится во вступлении к книге, предлагающей энциклопедический обзор практически всех известных по именам культуртрегеров-инвалидов Европы того времени. Именно поэтому Вюрц в своих обзорах и таблицах, посвященных проблеме калек в истории человечества, упоминает и своего современника Йозефа Геббельса: он дважды включает нацистского пропагандиста в категорию калек с врожденной косолапостью – где он рядом с такими фигурами, как лорд Байрон, вовсе не обязательно плохо смотрелся: один раз в межнациональном списке, второй – в списке функционеров под рубрикой «революционные политики». Главный агитатор НСДАП обязан педагогу-дефектологу Вюрцу честью упоминания своего имени в книге Who is Who человечества, включающей почти пятьсот имен, в том числе великих и величайших, а также людей типа Унтана, которых Вюрц вместе с многочисленными родственными ему душами причисляет к широко представленной категории «цирковых калек и калек-виртуозов».