Воспитатель воли Вюрц, настаивая на идиоматике героизма, упустил из виду – и в этом есть известная ирония – многообещающую часть аскетологической смены вех, к которой относится его творчество. Вопреки всяческой героизации, решающей была его прагматическая нацеленность на программу по приданию силы увечным и ущербным. Его псевдосвященнический габитус не следует принимать за чистую монету. За ним скрывается факт, который был предвосхищен диетологическими тезисами Ницше: я называю его эмергенцией общего осознания тренировки из факта коррекционной педагогики для больных и инвалидов. Тренировка помимо тренируемого и программы тренировок, естественно, включает в себя и самого тренера – именно этот весьма перспективный персонаж приобретает ясные очертания из-под поздневильгельминского налета философии жизни и воли в декларациях Вюрца.
С появлением фигуры тренера – а точнее, с ее повторным появлением после отмирания при гибели античного атлетизма – соматический и атлетический ренессанс на рубеже XX века вступил в свою самую яркую фазу. Нет ничего обидного в том, чтобы назвать Ганса Вюрца общеимперским тренером инвалидов, своего рода Трапаттони калек. Он относится к традиции авторов-тренеров, восходящую к Максу Штирнеру, автору книги «Единственный и его собственность» (1844). Излишне упоминать, что Вюрц с его безошибочным чутьем на расстановку команды причисляет Штирнера к своим образцовым клиентам. В качестве тренера собственной неповторимости Штирнер одним из первых осознал, что излишний метафизический вес плохо смотрится на стадионе бытия. Уничтожение идеологических шор в голове, которое он рекомендовал в своей книге, было абсолютно очевидной программой ментального фитнеса. В отношении этого патриарха эгоизма Вюрцу удается сделать обобщение известного масштаба: «Согласно своей психологической структуре, калека Штирнер рассматривает всех остальных людей как бессознательных и импульсивных борцов за ценность Я». Для Вюрца это является доказательством того, что он предполагает: сознание своей единственности и «дух борьбы за жизнь» смыкаются. В наши дни выражались бы более осторожно: инвалидность нередко приводит к сенсибилизации и, как следствие, к активизации усилий, которые, в свою очередь, при благоприятных обстоятельствах ведут к росту жизненных достижений. Поскольку единственность Штирнера, как с сожалением отмечает Вюрц, так и оставалась в тисках невроза, конструктивная работа с инвалидами должна заключаться в том, чтобы « проблемный калека обрел свободу человека с характером». В наше время не стали бы прибегать к таким формулировкам, независимо от того, идет ли речь о философах Домартовской эпохи или о других проблемных натурах.
Гипотеза о том, что по практическому и морально-философскому профилю коррекционный педагог представляет собой одну из первых форм современного тренерства, поддается обоснованию многочисленными высказываниями автора. Из слов Вюрца со всей очевидностью явствует, что тренер – это соответствующий духу времени партнер по внеметафизическим вертикальным напряжениям, которые привносят в жизнь тренируемого четкое ощущение верха и низа. Он отвечает за то, чтобы «предписанные медиком упражнения закрепили это (приобретенное клиентом) умение в его силах» с тем, чтобы «и его воля самосохранения также обрела конкретную опору». С ясностью, которая сделала бы честь аналитической философии спорта, Вюрц, говоря об инвалиде, в ключевом месте, относящемся к теории тренировки, заявляет:
«Таким образом в его воле возникает внутренний перепад жизненных высот, когда он сравнивает свое прежнее состояние бессилия с новозавоеванным умением, а достигнутый успех соизмеряет с целью своей оптимизации. Его стремление получает новый импульс для продвижения вперед. Преодоление прежнего ощущения бессилия – это одновременно и этическая победа. Заботливое содействие воспитанию ни в коем случае не должно отягощаться щадящими страхами. Поэтому от воспитателя безруких мы требуем жизнеутверждения.»
В новейшей литературе, пожалуй, найдется немного высказываний, в которых постметафизическая трансформация вертикального напряжения, то есть неотъемлемого сознания перепада витальных высот, была бы изложена столь прямо и столь метко. Ради этого выигрыша в экспликации можно смириться и с несколькими геройствующими фразами. По сути дела они являются лишь маской атлетического ренессанса. Кстати, в истории спорта XX века можно наблюдать и дегероизацию роли тренера. Вместе с тем, в области спорта – по аналогии с событиями в религиозной сфере – имеет место и встречное течение, которое можно назвать атлетическим обновлением renouveau athlétique: в нем на щит поднимается спортсмен-экстремал, духовно выхолощенный эквивалент святого.