Поэтому генеалогическое мышление требует постоянного упражнения в сохранении баланса. Тот, кто хочет проверять людей, вещи и идеи на их происхождение и корни, должен и уметь прислушиваться к подозрениям, и становиться выше их.   Поставленные вопросы, как можно видеть, слишком серьезны и запутаны, чтобы их разрешить одним коротким ответом. Далее я приведу несколько точек зрения, с позиции которых можно рассматривать вопрос происхождения исконно европейской теоретической культуры. Я вижу четыре пути приближения к этому вопросу, позволяющие в сумме понять, как в античной Элладе могли возникнуть теория и наука more philosophico. Поскольку теория и наука связываются с возникновением соответствующей аскетической позиции, настроя ума и поведения, наш ведущий вопрос звучит так: Как представить себе те конкретные условия, при которых смог выкристаллизоваться человек, способный к эпохэ?  Какими бы ни оказались ответы на этот вопрос, один факт кажется вполне очевидным: Поскольку ко времени первых теоретиков еще не существовало дисциплин и сфер, которые позднее стали называться теория, наука и философия, в систематических и устоявшихся формах, то человек, направлявшийся в эту сторону, должен был выказывать предрасположение к ним в форме дотеоретических, донаучных, дофилософских настроений, склонностей и действий. Если отдаваться эпохэ значит уметь настраиваться на воздержание, способствующее созерцанию, то нет ничего удивительного в том, чтобы в более широком охвате отыскать элементы, которые благоприятствуют “выводящему” режиму духовного настроения. Склонность к тому, чтобы с жизненного потока сойти на берег и с него наблюдать проносящееся мимо всемирное действо, может, во все времена была неспецифическим приданым у неких народов, каст и семей. Но только в очень специфических, чтобы не сказать исключительных условиях в какой-то определенной культуре и в некий определенный момент могла выкристаллизоваться bios theoretikós, “жизнь созерцательная”. Кажется, вдруг собрались все предпосылки, заряд реализуемости которых перевесил невероятность, граничащую с невозможностью. Понятно, что новобранец, едва увидев свет, тут же стал распространять весть о том, что он издревле являет собой благороднейшую форму жизни, происходя от самых достойных родителей, практически от самих богов, с тем единственным ограничением, что боги ничему не удивляются.  Я хочу в нескольких шагах показать то, каким образом реконструируется возникновение способности к эпохэ у греков классического и постклассического периода. Сначала я приведу психо-политический аргумент, затем характерологический или психологический, потом социологический и в конце медиатеоретический. 

В качестве моего первого пункта напомню об основании платоновской Академии, причем основное внимание тут следует обратить на дату. Когда 40-летний на тот момент Платон, вернувшись из своего первого путешествия на Сицилию в 387 г. до н.э., приобретает участок на северо-западе от городской стены, у рощи Гекадема, чтобы устроить свой теоретический сад именно там, в непосредственной близости от спортивного поля, оживленное функционирование которого, вероятно, служило ему доказательством того, что для молодых людей дорога в эти окрестности представляется не очень-то далекой, он ретроспективно оглядывается на знаменательную череду событий в Афинах: Прошло десятилетие с тех пор, когда в 399 году до н.э. состоялся процесс против Сократа по обвинению в безбожии или неуважении культа (asébeia) и разлагающем влиянии на молодежь - для Афин роковой период. Между 404 и 403 годами над городом пронеслась кровавая олигархическая реакция, в исторических сочинениях изображаемая как “Диктатура Тридцати”; непосредственно перед этим продолжавшаяся три десятилетия война против Спарты закончилась полным крахом Афин и временным оккупационным режимом спартанцев.