Прививка чудовищным: Ницше как иммунолог S.521

С Ницше связано мало понятое главное логическое событие XIX и XX веков: превращение метафизики во всеобщую иммунологию – событие, с осознанием которого и по сей день не смогли справиться ни современная философия, ни теология, ни традиционная социология. Через раскрытие иммунитета как системы и принципа человек дает сам себе новое объяснение. Он обнаруживает себя как существо, которое в чудовищном – Хайдеггер называет это “в-мире” – должно себя обезопасить даже ценой одиозных союзов. Прояснения такого рода должны были бы непосредственно отразиться на статусе "религии" как наиболее всеобъемлющей (вместе с правосудием) иммунитарной практики символического типа, однако потребовалось целое столетие, пока более современные формы теории культуры и теологии воспользовались новым потенциалом для рефлексии.

Причем курс был задан уже в немецком романтизме. Если религия, согласно наполовину уже современному определению Шлейермахера, должна пониматься как "чувство и вкус бесконечности", то на фоне иммунологического поворота это означает ничто иное, как возможность максимальной формы символического иммунитета, то есть вариант предельного страхования, которое стабилизируется в максимально возможном – а именно, оно должно расти вместе с масштабами травм. Шлейермахер достаточно близок к логическому модерну, чтобы понять, что этот результат может быть достигнут только посредством новой операционализации религиозных актов, иначе говоря, посредством прививки бесконечного. Именно в этом и состояло открытие романтизма в технике сознания: согласно Новалису, романтизация совпадает с искусством в том, что наделяет конечное бесконечным смыслом – вот почему религия с этого момента рассматривалась как общая форма применения романтической процедуры. Для Новалиса и его коллег взаимные переходы от искусства к религии и от религии к искусству были делом решенным. Ретроспективно теперь можно было также объяснить, что двигало людьми в их самых первых "религиозных" действиях. Прежде всего, они проводили дипломатические мероприятия, чтобы создать союзы против вредоносных сил. Они договаривались с несущими несчастье силами об условиях счастья в рамках человеческого существования. Поэтому всегда нужно было следить за тем, чтобы спасение получало больше энергии, чем беда: Бог больше. В частности, с незапамятных времен наибольшему предполагаемому ущербу для жизни, абсолютно определенной, возможно, насильственной смерти противопоставлялась возможность перестрахования в некоей непобедимой жизни. Чтобы иметь возможность обещать такое, было естественно вступить в союз с принципом, побеждающим смерть. Эта коалиционная практика объявлялась в бесчисленных вариациях практически во всех культурах. Раннехристианские богословы перекодировали ее римским термином religio, чтобы придать союзу между человеком и Богом, дезавуировавшему смерть, отчетливую форму. Отсюда происходят претензии христианства на звание "истинной религии": это союз, который предлагает самые высокие страховые выплаты.

Ницше, который ушел на шаг дальше в экспликации этих феноменов, о процедуре инфинитизации говорит “прививка безумием”. Для него, однако, ее смысл состоял не только в страховке от рисков жизни, но и кроме того ее целью было повышение ставок. Привить человеку безумие означает вызвать у индивидов недовольство своим статус-кво и вызвать в них волевую реакцию, чтобы придать тривиальному существованию нетривиальный смысл. После Ницше больше не секрет, почему функциональные объяснения "религиозного" феномена оказываются неполными. Система упражнений под названием “искусство” также как система практик под названием "религия" не просто реагирует на дефициты. Она не решает проблем, она выявляет излишки, которые нельзя потратить на какую-либо реальную задачу. Благочестивые говорят на это: "Не всё только польза – есть и благодать". Не столь благочестивые переводят: не всё одна нужда, бывает и лишнее.

Как таковой, религиоидный акт, который Шлейермахер традиционно называет "верой", закономерно – по долгу безумия – проходит рука об руку с освобождением от эмпирики. Только тот способен верить, кто в состоянии принять решение против авторитета очевидности, в данном случае против очевидной конечности, у Фихте даже против очевидного приоритета объективного. Тому, кто в определенных пределах не может быть сумасшедшим, не место среди верующих – вместо “сумасшедшим” можно сказать и "ребенком". Почему это так, становится ясно, если понять функцию символических иммунных систем. Они выделяют индивидов из континуума прозаических фактов. Их основной механизм направлен на то, чтобы самое невероятное усвоить как самое несомненное. И снова Тертуллиан: certum est quia impossibile. Без отрыва от принципа реальности нет иммунитета к неудачам, без воли к вере нет оптимизма, горы, которые сегодня стоят здесь, уже завтра могут появиться в другом месте.