Пред-просвещение: путь света
Для Коменского, вдохновенного приверженца общины Моравских братьев, путь к исцелению болезней мира лежит не через мирные конференции правителей. Он обозначен лишь в указаниях вечной философии и откровения. Путем спасения для разлагающегося мира может быть только Путь света – так называется хилиастический манифест Коменского 1668 года, важнейшие части которого были написаны более чем двадцатью годами ранее в Лондоне. В этом эпохальном трактате обычные неоплатонические фигуры мысли (как, например, учение о троическом действии первозданного потока света, который, помимо покоя в себе, знает творческое излияние и ублаготворяющее возвращение в источник) заостряются в духе педагогической апокалиптики. Здесь отчетливо проступают основные мотивы будущего Просвещения – в той мере, в какой оно основано на едва скрываемом тоталитаризме школы, – в их оригинальной христианско-милленаристской форме.
В нашем контексте важно заметить, как именно для этого великого наставника в Пути света предначертан Путь школы, а Путь школы в свою очередь предвосхищает торжество Книги. Например, на вопрос: "Как в мире дать загореться всеозаряющему свету постижения?" он отвечает, что необходимо соединить три источника света – самораскрывающуюся природу, врожденные понятия человеческой души и Священное Писание – в одно сверхъяркое пламя. Этот универсальный духовный свет способен шаг за шагом в отражении своих лучей донести себя до всех народов: Поскольку он уже сияет в новых книгах и будет светить еще ярче в будущем, как только появятся улучшенные книги, "абсолютно необходимые книги могут быть переведены на общеупотребительные языки". Благодаря своевременным изобретениям книгопечатания и мореплавания распространение самого сильного и лучезарного света, преодолевающего любое сопротивление тьмы, действительно стало лишь "вопросом времени". На горизонте настоящего сияют предвестники будущей пангармонии. К ним относится широко распространенная мечта людей о лучшем мире. Коменский не был бы классическим метафизиком, если бы не выводил из мечты возможность ее исполнения – Бог не вложил бы в нас стремление к благу, если бы не обеспечил его достижимость. Подобным же образом рассматривал Эрнст Блох, последний наивно-великий мыслитель совершенствования мира, саму надежду как средство для претворения надежд в жизнь.
Высшей формой современного искусства в применении к человеку можно считать экзальтированный проект по воспитанию каждого школьника в ученика Пансофии. Это выражение, распространенное среди ученых-энциклопедистов с XVI века, лучше всего переводится как "всеобщая премудрость". В наше столетие, а, вероятно, уже и во времена Дидро и его коллег, забылся тот факт, что всемирное знание в Новое время начинало свои циклы воспроизводства под девизом всезнания – слова, по истории эрозии которого можно наблюдать часто цитируемое "Прояснение Просвещения". Учебный план ученика Всеобщей премудрости (а о других учениках сейчас не имеет смысла и говорить) основан на вышеупомянутых предпосылках: "Тот, кто хочет учиться, должен учиться Целому, в соответствии с тремя ключами тотальности или "книгами", которые Творец, согласно источниковедению Коменского, дал людям. Соответственно, каждый ученик должен превратить себя в произведение всезнающего искусства, отпечатанное в типографских мастерских новых пан-дисциплин". Коменский, наряду с Афанасием Кирхером и Лейбницем один из великих магистров пансофии, неустанно придумывал новые ответвления и разновидности исходной дисциплины: пампедею (всеобразование), панургию (всетехнику), панглотию (всеграмматику), панортосию (всеобщее исправление), паннутезию (всепобуждение), панергезию (всепробуждение), панаугию (всепросвещение). Поэтому определение школы в Orbis sensualium pictus Коменского ("Видимый мир", Нюрнберг, 1658 г., первый школьный учебник Нового времени) как "мастерской, в которой юные умы формируются в соответствии с добродетелью", является неполным. Институты такого рода давно уже заботятся не просто о добродетели вышколенного для жизни ученика; их цель – превратить душу школьника в говорящее зеркало цельности. Аттестат зрелости получают те, кто стал Gesamtkunstwerk тотальным произведением всемирного знания и приобщенности к знанию о божественных вещах.
Учитывая столь монументальные планы, можно было бы предположить, что их создатель и сам наверняка испытывал большие сомнения в их осуществимости. Однако несгибаемый педагог тотальности всеми средствами упорно доказывал, что действительно настало время и надеяться и покушаться на "Большее". То есть, к шести ступеням обучения человечества, которые автор обобщает в 13-й главе «Пути света» – одном из самых ранних набросков теории стадий развития рода от Адама и Евы до Гутенберга и Магеллана – необходимо было добавить седьмой шаг: шаг в глобальное общество света. Довольно несложно распознать в этом образе эйфорию первоначального состояния впоследствии потерявшего свои чары "общества знаний". Для Коменского в этом последнем маневре содержится и заказ, и авантюра сегодняшнего дня. Тот, кто его осуществляет, ассистирует оперирующему свету при его актуальной деятельности: он содействует прорыву к тотальной дидактике, которая без ложной скромности обещает посвятить всех во всё самым всесторонним образом. Здесь мы слышим боевой клич педагогического милленаризма: omnes omnia omnino, которым пронизано творчество Коменского – на протяжении сорока лет непоколебимо сохраняющее баланс между энтузиазмом и методикой.
Призыв к всевоспитанию раздаётся как апокалиптический призыв к повестке в это "вечернее время мира": Поскольку времени осталось мало, настало время собрать разбросанное и свести итоги в итоговые результаты по всем итогам. Повестка эпохи требует новой книги книг, гипербиблии, отвечающей требованиям эпохи Гутенберга. Такая книга, так сказать, Новейший Завет, заодно подтвердила бы нашу способность считать до трех и относительно Священного Писания, должна была бы по сути стать окончательной, если не последней, книгой. Она должна была бы содержать всё, что необходимо знать благоразумный человек, небесное и земное, естественное и искусственное. В ней должен быть храниться евангельский потенциал мирского знания.
Странно, как знание о мире, столь далеко идущее, и знание благодати, требующее ограничиться только самым необходимым, вдруг, кажется, безо всяких противоречий гармонируют друг с другом. В самом деле, интеллектуальное чудо XVII века обнаруживается в том, как этот век давал уживаться энциклопедизму и апокалиптике в одном сердце – нечто сопоставимое можно будет вновь наблюдать только в духовный канун Русской революции, а именно у Николая Федорова (1829-1903), идейного вдохновителя биокосмистов, который не только постулировал всеобъемлющий мировой музей и универсальное кладбище для всех умерших людей, но и открывал перспективу воскрешения мертвых всех времен с помощью наук о жизни, которые должны были быть созданы специально для этой цели. Для него истинный универсализм заключался в неприятии смерти, которая является конечной причиной асинхронности, конечности и разобщенности.
Нечто отдаленно подобное действовало и в апокалиптическом мышлении барокко: христиане могут и должны быть энциклопедистами, поскольку больше не существует фундаментального противоречия между теоморфизмом души и космоморфизмом всего человека. Одна вселенная, одна книга, одна психика – книгоподобный мир позволяет овладевшей грамотой душе полностью отдаться своей мироподобной природе. Это и есть главная окончательная причина, по которой величайшим учащимся Нового времени больше не надо уходить в пустыню. В дальнейшем им будет достаточно жить по правилу nulla dies sine pagina. Страницы составляют главу, из глав составляется мир. Погружение ученых в тотальную книгу создает поливалентное движение, в котором самоизоляция и исход совпадают. В Новое время бытие-в-мире реализуется посередине между бегством в мир и бегством от мира.