Перепроизводство людей и пролетаризация S.539

Следуя своей необузданной потребности в подданных новый Левиафан отдает распоряжение о самом массовом дерегулировании, которое когда-либо наблюдалось в истории человеческого воспроизводства – за исключением демографических взрывов XX в. в мусульманской сфере и некоторых зонах ранее так называемого Третьего мира. В течение нескольких поколений благодаря последовательной "политике ведьм" как сверху, так и снизу в ведущих нациях Европы (которые, кстати, все еще с ужасом вспоминают депопуляционную катастрофу XIV века и боятся периодически повторяющихся эпидемий) будет зафиксирован сначала постоянный рост, а затем взрыв рождаемости. За период немногим более двухсот пятидесяти лет из эффектов абсолютистской биополитики (хотя и временно приглушенных последствиями Тридцатилетней войны) складывается человеческое цунами, гребень которого опрокидывается в XIX веке – одна из предпосылок не только для появления обреченного на фрустрацию "пролетариата", т.е. класса не владеющих собственностью рабочих, вынужденных зарабатывать на жизнь на рынках вне семейных хозяйств, но и для необозримого экспорта людей, неверно понятого марксистами как "империализм", который обеспечил кадры для заселения трех континентов – Южной Америки, Северной Америки и Австралии, а также для частичной оккупации европейцами остальных континентов.

Та же демографическая волна захлестывает европейские "общества" множеством непригодных, небрежных и несчастных, которых не могут поглотить ни рынки труда, ни войска, ни тем более военно-морской флот или заморские маршруты. Именно они, начиная с XVII века, породили первые ранние формы социального государства, Etat providence, и провоцировали вмешательство. На их судьбы натолкнулся Фуко в своих исследованиях по истории современных дисциплинарных систем. Не в укор ему однако должна служить констатация того, что объяснительная ценность его исследований снижается ввиду недостаточного учета демографического аспекта предмета этих исследований, довольно обескураживающее заключение в отношение ученого, чья сегодняшняя репутация основана почти исключительно на его предполагаемом открытии механизмов биовласти. Что такое демографическая политика, как не крайний случай биополитики? Кажется, настало время спокойно констатировать, что Фуко, особенно в начале своих  исследований дисциплинарного общества, поддался огромной оптической иллюзии, желая объяснить перепись государством непригодных избыточных людей, о существовании которых часто свидетельствует не более чем запись в актах абсолютистских администраций, действием принципиально репрессивной этатизированной дисциплинарной власти. В действительности меры государства раннего Нового времени на фронте политики бедности могут быть поняты только как более или менее механическое противодействие его собственным чрезмерным успехам в области производства людей. То, что с точки зрения генеалогии тюрьмы выглядит как квинтэссенция "дисциплинарной власти", с государственно-функциональной точки зрения уже следует понимать как форму власти социального обеспечения, составляющую современное социальное государство – задолго до того, как в XIX веке возникнет присущий капитализму "социальный вопрос". И действительно, меры по дисциплинированию бедных в классическую эпоху уже содержат уступку принципу антропологического просвещения, согласно которому человека делает человеком не пища, а включение в символический порядок – "социализация", на жаргоне XX века. А что такое социализация, как не одна из масок, за которыми скрывается упражняющаяся жизнь в эпоху, заколдованной трудом и господством?

Масштаб культурно-патологических последствий дерегулированного человекопроизводства в Европе между XVI и XIX веками не поддаются исчислению. Они складываются в модернизированную жестокость, превосходящую даже целенаправленно воспитываемое огрубение в античности. Однако и здесь не следует путать намерения и побочные эффекты. Гуннар Хайнсон и его коллеги отмечают в демографической политике раннего Нового времени "неспособность к тонкой настройке", а значит, рано или поздно она должна была пасть жертвой своей собственной неконтролируемости. В целом, вряд ли демографическую политику уже можно считать однозначной формой современной антропотехники, поскольку она явно не обладает характерным признаком самой техники, то есть владения процессом, приводящим к желаемому результату в результате отдельных, четких и контролируемых шагов. То, что она превращает человека в сырье для политической и иной дальнейшей обработки, не вызывает сомнений. Также не менее очевидна и приверженность современной "большой политики" экспериментальному стилю, диагностированному еще Ницше: без максимальной "игры ва-банк" ни динамизм, ни футуризм новой модели цивилизации был бы немыслим. С этой точки зрения абсолютистская демографическая политика – это некий “проекторий” крупного масштаба, типичное для эпохи что-то среднее между техникой и азартной игрой.