Пред-просвещение (продолжение)
Именно в этом движении, которое всегда направлено вперед и вверх, и следует искать первоначальный жест преобразования мира. Усовершенствовать мир означает сравнить искаженный текст с исходным и исправить его в соответствии с оригиналом. Если же исходного текста мира перед глазами нет, то усовершенствователям придется опереться на диалектическое предположение, что отрицание дурного само по себе приведет к хорошему. На этом фоне становится ясно, что Критическая теория старой Франкфуртской школы, особенно после ее сведения к негативной диалектике, была не только камуфлированным марксизмом без революционной перспективы; она кроме того была поздним продуктом распада барочного идеализма в отношении совершенствования мира – или, точнее, его обратное развитие в "грустную науку". Нужно ли еще говорить, что барочный идеализм в свои лучшие годы осуществил перенос Реформации с вопросов веры на вопросы знания? Согласно ему, мы должны спасаться не только верой, но и знанием. Просвещение начинается в форме педагогического гнозиса.
Художникам-гуманистам XVII века миссия emendatio mundi навязывает множество вытекающих из нее последствий: в срочном порядке должны быть созданы универсальные книги (кстати, множественное число здесь используется только условно), универсальные школы, универсальный преподавательский состав и универсальный язык. "Ни один уголок земли, ни одна нация, ни один язык и ни одно сословие не будут обойдены вниманием." Во всей вселенной остро необходимы книги света, школы света, коллегиумы света, языки света; повсюду возобладает ненавязчивое принуждение очевидности, согласно девизу Коменского: Omnia sponte fluant, absit violentia rebus: Первозданный свет и технический свет выступают в одной и той же кампании: книги – светильники мирового просветления, школы – опора для светилька, ученые – фонарщики, языки – горючее, воспламеняющее универсальное озарение.
Слова и вещи находятся еще так близко друг к другу, что можно легко перейти с одной стороны на другую. Мир – это хорошо упорядоченный свод сущностей и как таковой легко обозреваем в целом – вот почему энциклопедии раннего Нового времени представляют собой еще пока своего рода атласы, в которых на наглядных картах "топически" отображены все континенты и страны бытия. У Бога и человека одна и та же "картина мира". Энциклопедии конца XVIII века, напротив, отказываются от обозревающего метафизического мышления и воспроизводят распад целого в разрозненных или лишь слабо взаимосвязанных заголовках словарных статей. Поэтому более поздние "справочники", начиная с "Универсального лексикона" Цедлера и французской "Энциклопедии", довольствуются алфавитной последовательностью статей. Не следует недооценивать формирующее влияние энциклопедических словарей XVIII века, «организованных» в алфавитном порядке. Они служили последующим поколениям базой для практических упражнений в инкогерентизме. Уже одна их структура укрепляет убеждение, внутренне присущее людям Нового времени, в том, что мир – это совокупность отдельных деталей; и по сей день ни один холизм не может противостоять этой матрице – ни экологический, ни философский.
Манифест Педагогического Интернационала Коменского раскрывает важнейшие предпосылки для действий по усовершенствованию мира: Для тех, кто вступает на путь света, поспешность так же необходима, как и убежденность в том, что всесторонние познания они могут передавать и дальше. Сто лет спустя один из редакторов "Энциклопедии" ловит мяч, брошенный Коменским. Поэтому сентенцию Дидро "Hâtons-nous de rendre la philosophie populaire" можно с тем же успехом перевернуть: чтобы сделать философию популярной и эффективной, следует торопиться. Только видя его поспешность, еще можно понять, что прогресс – это апокалипсис, завернувшийся в буржуазный плащ. Для философского апокалиптика путь к свету – это путь самого света, это абсолют в истории. С начала творения он занят трудом всепроникновения мира; в наши дни это предприятие вступает в свою завершающую фазу. Если когда-либо существовал "проект современности" открытым текстом, то его можно прочитать у Коменского.
Постулат всеведения напоминает о времени, давно ставшем для нас чужим и чуждым, когда знание еще понималось почти исключительно как качественное знание, основанное на природе вещей. Оно само представляло себя как познание сути и претендовало на осознанное проникновение в структуру уравновешенного космоса сущностей. Оно имело дело с миром, в принципе завершенным, хотя отчасти и дезорганизованным в отдельных феноменах, который поэтому нуждается в ремонте и, следовательно, представляется не окончательно готовым, но поддающимся исправлениям. Усовершенствователем мира в те времена был тот, кто хотел вернуть миру его первоначальное совершенство, тогда как сегодня мы должны исходить из осознания того, что любой ремонт влечет за собой новую разбалансировку и новые дефекты. Для пансофистов XVI и XVII веков требование всеведения не означало самонадеянности; оно было неизбежным следствием базовых предпосылок классической метафизики, основанной на онтологии совершенного и обозримого мира. Ее можно в лучшем случае лишь дополнить терапией, вживляющей человека в целое.
Эти гипотезы слышатся в наставлениях педагогики Коменского о том, что новая школа должна быть основана на выводах из всех выводов, чтобы будущее обучение строилось на основе «все-книги». Всезнание может быть представлено в доступной для детей форме. Совершенно очевидно, что панпедагогическое начинание основано на совсем других предпосылках, чем античные упражнения во всеведении: у софистов оно возникало не из целостностного проникновения за очерченный круг знания. Оно возникло из требования, что артист на непрерывных тренировках в лагере риторики должен уметь говорить спонтанно и победоносно на любую тему.