Постметафизическое наследие метафизического мятежа
Оглядываясь на аскетические восстания против принципа реальности Железного века, можно более четко определить то, что я называю де-спиритуализацией аскетизма. Она характеризует значительную часть пути к Новому времени, насколько для этой эпохи свойственно прагматическое сглаживание метафизических всплесков. Это развитие вытесняет все эксцессы в искусство, а в остальном доводит до конца то, что Готхард Гюнтер называет переходом "от истины мышления к прагматике действия". В этом смысле Новое время представляет собой сильную заместительную программу для этического отпадения. Его предпосылкой служит демонстрация того, что на пяти фронтах древней нужды можно победить иными средствами, чем те, с которыми шли в бой упражняющиеся герои прежних времен. Лозунг пансофистов эпохи Возрождения и пионеров исследовательского мышления раннего Нового времени был именно таков: "Люди по своей воле могут сделать всё, если только захотят". Они открыли дверь в эпоху пост-мизерабилизма, которая именно потому является постметафизической, что на экзистенциальное принуждение она дает внутримировые ответы. Мыслить и действовать постметафизически – значит преодолевать тяготы старой conditio humana с помощью техники и без экстремальных аскетических программ. Единственными аскетами в наше время, чьи победы хочется считать подлинными, являются атлеты – в то время как духовные победители над старой человеческой ситуацией были лишены своего авторитета благодаря культуре подозрительности. Сегодня любого, кто после сорока дней пребывания в пустыне слышит, как говорит горящий куст, можно отнести к жертвам психоделического опыта. Тот, кто заявляет, что трансцендировал сексуальность, не познав ее, может быть уверен, что получит диагноз "невротик". А Будду Амиду, открывающегося японским монахам, на сто ночей лишенных сна, современные наблюдатели религии рассматривают как локальный психосемантический эффект.
В силу своей эгалитарной конструкции Новое время чувствует себя обязанным переформулировать все истины, к которым раньше имели доступ лишь единицы, в истины для многих – а непереводимым остатком пренебречь. Практикуемый аскетический экстремизм таким образом лишается почвы, но за его тенденциями признается правота во всем. Что действительно важно, так это противопоставить нищете как определению реальности в агроимперскую эпоху некую сильную антитезу – и тем лучше, что ее теперь можно сформулировать не-метафизическими и не-героическими способами. Все без исключения переводы состоялись после технической цезуры современной эпохи. Принцип их успеха проявляется в том, что в последние триста лет начался беспрецедентный цивилизационный цикл передачи знаний, в ходе которого законы существования в Железном веке изменились в корне и дальше продолжают меняться. Временами это способствовало обрести политическую власть мечте о возвращении к Золотому веку или о реставрации рая; и даже если о реализации этой мечты речи никогда не шло, то тенденция этой мечты как таковая уже дает представление об основных настроениях новейшей эпохи. В ее основе лежала интуиция, что реальность как принцип превратился в податливую плазму. Коммунистический максимализм, который меньше, чем на великое воссоздание не разменивался, утратил свою психологическую убедительность – он продолжает жить лишь косвенно в выхолощенной ненависти, которую бывшие радикалы и их подражатели в третьем и четвертом поколении испытывают к смягчившимся условиям. Тем не менее, идея возвращения ко второму месту все еще имеет большое практическое очарование.
Фактически, во второй половине XX века европейцы и американцы, выражаясь гесиодовским языком, катапультировались в обновленный Серебряный век. Они создали – в пределах "хрустального дворца" – такие условия жизни для большинства людей, которые отличаются от всего, что было всего лишь несколько веков назад, не на порядки, а эпохально, или лучше – галактически. Здесь снова вспоминается та Октябрьская революция 1846 года – эпохальная дата в истории боли. Следует также выделить деаграризацию экономической жизни, а с ней и прощание с "идиотизмом сельской жизни". Для историка нет сомнений, что почти все обитатели Хрустального дворца пользуются беспрецедентным улучшением своих условий жизни, по крайней мере в материальном и инфраструктурном плане – факт, который расширяется и подтверждается столь же беспрецедентным расцветом культуры дополнительных требований. Спираль безропотности Железного века обернулась во взвинчивающуюся спираль притязаний. В этой ситуации философия теряет свой мандат на восхождение за пределы статичного мира нужды, которым она в качестве теоретического крыла этического различения распоряжалась на протяжении двух тысяч лет. Она превращается в консультанта по разъяснению преимущества больше не жить в Железном веке. Она превращается в бюро переводов, где героическое знание трансформируется в гражданское. За эзотерический остаток она ручается своими собственными активами.