Против сексуальной жажды

На третьем фронте активисты обращаются к накалу сексуального влечения. Поскольку либидо во многих древних культурах, особенно в тех, где существовали строгие патриархальные правила брака и родства, обычно было обречено на долгую отсрочку – между наступлением половой зрелости и возможным легализованным сексуальным опытом часто проходили десятилетия, – Эрос переживался мириадами людей как непригодная для жизни дилемма. Для мириадов людей самый приветливый из богов оказывался самым зловредным. Кто поддавался влечению, легко попадал на сторону непорядка; кто сопротивлялся, тот оказывался во власти непрекращающихся мучений изнутри. Таким образом, безысходность сексуальности стала постоянной величиной цивилизационной неприютности. Широко распространенные разряжающие институты проституции, наложничества, релаксации на рабах, мастурбации, вольностей для младших и т. д. смягчали неурядицу, но не решали ее. Аскетический ответ на вызовы полового влечения состоял в том, чтобы превратить постоянный избыток специфической тяги в неспецифический энтузиазм стремления к высшим целям. Соответствующая технология, согласно более поздней языковой норме, называется сублимацией. Платон раскрыл его схему, описав ступени лестницы, по которой чувственное вожделение поднимается к духовному побуждению – от одного прекрасного тела к другому, от множественности прекрасных тел к единственности прекрасного. А оно, в конечном итоге, оказывается просвечивающей в чувственности стороной самого блага. Поэтому философская критика сексуальности в обычных проявлениях обвиняет ее лишь в том, что она саботирует это восхождение – не реализованная, она создает приверженность фрустрирующим фантазиям или же, реализовавшись, дает психической энергии утекать и застревать в малом круговороте из напряжения и расслабления. Монашеская критика сексуальности с самого начала действует гораздо более энергично, практически демонизируя физическое желание – но с той же целью, а именно: породить желание бесконечное и поддерживать его на необходимом градусе. Этому беспредельному желанию – которое под именем désir, как привидение, посещает робкую метафизику XX века – ничего не приходится бояться сильнее, чем возвращения в конечность, которую снова предлагает тепловатая проза. В ней преобладают тривиальные состояния души, депрессия, вялость, даже банальный избыток побуждений, не находящий связи с целенаправленными и воодушевляющими программами. Апатичная психика не способна чувствовать себя охваченной абсолютом – это приводит к унынию, которому ранние аббаты дали название akédia, полуденный бес, парализующий душу монаха безразличием к Богу и всему остальному. В списке семи смертных грехов akédia фигурирует как "инертность" или "лень", и знатоки боятся ее едва ли не больше, чем королевы пороков, superbia. В Новое время беспредельное желание отделилось от людей. Оно переместилось в экономическую систему, которая порождает свою собственною неутомимость, в то время как люди все больше убеждаются в том, что уже не могут следовать извращенному императиву желать и наслаждаться, желать и наслаждаться.