Революционная нетерпеливость

Помимо субъективного усвоения технического и социального прогресса в рамках культуры невозмутимости и системы условной пассивности, Новое время порождает культуру нетерпеливости, основанную на декларируемом нежелании дожидаться результатов медленного прогресса. Она включает в себя глубокое недоверие почти ко всем способам отдаваться на волю случая. Здесь регулярно возникает противовластный мотив, согласно которому власть и злоупотребление властью – синонимы. В нетерпеливости и в неприятии пассивности коренится экстремизм, распространившийся в Западной Европе и России с XIX века и приведший к "революциям" XX века.

Медицинский прогресс, напротив, встроился в модель постепенности буржуазного Просвещения. Оно учило своих адептов рассматривать каждое достигнутое улучшение как отправную точку для дальнейшей оптимизации – не в последнюю очередь это относилось к хирургии с анестезией, которая, несмотря на огромный скачок вперед в середине XIX века, оставалась вопросом кумулятивного роста мастерства по принципу умеренности прогресса.

    Сочетание оптимизма и реализма в стандартной концепции прогресса было связано с прихотливой культивацией ощущения времени. В каждый момент удовлетворение от достигнутого должно уравновешиваться нетерпением ввиду того, что еще предстоит сделать; все уже возможное должно ограничиваться перспективой пока еще невыполнимого. Участие в "великой работе по возвышению человечества" недостижимо без постоянной тренировки терпения и спешки. Обе установки основывались на молчаливом предположении, что путь дальнейшей цивилизации сам по себе является цивилизационным путешествием.

Именно нетерпеливым Нового времени мы обязаны демонстрацией того, что может произойти, когда эта предпосылка отрицается. Сторонники экстремистских позиций отказались от балансирования между терпением и нетерпеливостью и сделали выбор в пользу радикального ускорения. По их мнению, истина кроется в неуравновешенности: благо для них односторонне и пристрастно. Держись своего нетерпения – такова аксиома притязания, целиком отдавшегося радикализму. Единственный достойный уважения прогресс – тот, который решил бы социальный вопрос в корне – по мнению представителей крайностей, приходит не постепенно, он должен представлять собой внезапный и непримиримый разрыв с привычным ходом вещей. Это не еще один шаг по заранее намеченному пути, а скорее дикая скачка по нехоженым путям. Революция сама прокладывает себе дорогу в определенном ею направлении. Никакой подручный прошлого не может определять, куда ей идти. В завоевании невероятного вчерашние реалисты оказываются не пригодны для планирования маршрутов.

Возражения сторонников таких идей строятся на том, что нет смысла верить в постепенность прогресса, кажущейся обязательной. Ведь за ней скрывается преступное сдерживание развития со стороны класса правящих ретроградов, которые втайне планируют заставить народ ждать Второго пришествия. Они говорят "прогресс", а подразумевают сохранение статус-кво. Этот тезис лучше всего известен в его марксистской версии, согласно которой только "жажда наживы" владельцев капитала делает невозможным всеобщее освобождение "производительных сил" в пользу трудящихся, обычно неосмотрительно приравниваемых к "народу". Широко прозвучал и анархистский лозунг о том, что ретрограды находятся прежде всего среди представителей государства и его вечного союзника – церкви, и поэтому только применение прямого насилия к ним может привести к необходимой дестабилизации ситуации. Только мертвые души соглашаются на принцип постепенного прогресса. Каждый, кто еще жив морально, прислушивается к голосам, свидетельствующим о невыносимости ситуации здесь и сейчас. От них бунтарь получает мандат на всяческое ниспровержение незамедлительно. Молодой Маркс раз и навсегда сформулировал категорический императив революции: Абсолютный долг активиста – "ниспровергнуть все отношения, в которых человек является униженным, порабощенным, беспомощным, презренным существом.”